"Кошки" Н. Тэффи

Я позвонила.
За дверью голос Оли – я его отлично узнала – отчетливо проговорил:
– Анна! Открой скорее. Я не могу встать. Николай держит меня за плечо и дует мне в нос.
«Николай? – подумала я. – Почему вдруг Николай? Ее мужа зовут Дмитрий, Митя. Положим, я не была здесь уже три года. За это время многое могло измениться. Был Митя, а теперь, значит, какой-то Николай...»
Горничная открыла дверь. И вдруг восторженный вопль:
– Милюсеньки мои маленькие! Дусики мои пусики!
«Однако, как она меня любит!» – улыбнулась я. Оля, пушистая, душистая, золотистая, такая же, как была три года тому назад, подбежала ко мне, рассеянно чмокнула меня в щеку и, повернувшись лицом в столовую, умиленно заговорила:
– Ну, посмотри! Ну, разве не прелесть!
В столовой на обеденном столе сидел толстый бурый кот и зевал.

– Это Николай, – представила мне Оля кота. – Но мы его чаще называем Яковом. Ты можешь его погладить, только не сверху головы, а по животу и не делай, пожалуйста, резких движений – эти коты резких движений не любят.
У меня не было ни малейшего желания гладить толстого кота по животу, и я только сочувственно покачала головой.
– Франц! Франц! – позвала хозяйка.
Это она зовет лакея, чтобы он помог мне снять шубку.
– Не беспокойся, Олечка, я сама.
Она посмотрела на меня с недоумением.
– Как – сама? Он на твой голос не пойдет. Фра-анц. А вот и мы!
Из-за портьеры плавно вышел второй толстый бурый кот, потянулся и подрал когтями ковер.
– Франчик! – заворковала Оля. – Иди ко мне, моя птичка! Иди, моя звездочка! Иди, мой красавец неземной!
– Кссс... кссс! – позвала я. Исключительно из светской любезности, потому что мне было совершенно безразлично, подойдет к нам бурый кот или нет.
– Ах, что ты делаешь! – в ужасе воскликнула Оля. – Разве можно этих котов так звать! Это же не простые коты. Это сиамские. Это дикие звери. Они в Сиаме служат как стражи. У королевского трона всегда стояли такие коты и стерегли короля. Они свирепые, сильные и абсолютно неподкупные. Они едят исключительно одно сырое мясо. Оттого они такие и сильные. Они еще едят варенье, копченую рыбу, жареную телятину, сухари, сыр, печенье, вообще много едят, оттого они такие и сильные. И они безумно храбрые. Такой кот один бросается на бешеного буйвола.
– Ну, это, вероятно, не так часто встречается, – холодно сказала я.
– Что не встречается?
– Да бешеные буйволы. Я по крайней мере за всю свою жизнь...
– Ну, так ведь мы же не в Сиаме, – тоже холодно сказала Оля. – Ах, да, я забыла – где же твои чемоданы? И почему ты не снимаешь манто? Вообще, все как-то странно... Я так рада, так рада, что ты, наконец, согласилась у нас погостить. Сестра Мэри придет к завтраку. Она тоже безумно рада тебя видеть и требует, чтобы ты непременно хоть один денек погостила у нее тоже. Но – это, конечно, между нами, – она завела себе двух собак и совершенно от них одурела. Ну, понимаешь ли, – совершенно и окончательно. Впрочем, ты сама увидишь. Но какая ты милочка, что приехала! Какая ты дуся!
Она сморщила носик и потерлась щекой о мою щеку. Совсем кошка.
– Пойдем, я покажу тебе твою комнату. Вот, здесь ты будешь спать, вот здесь отдыхать, здесь письменный стол, радио, граммофон, тут лежат коньки, если случайно понадобятся. Окна выходят в сад. Тишина. Только я должна тебя предупредить, чтобы ты не закрывала дверь, потому что Франц любит иногда ночью приходить на эту кровать. Так что ты не пугайся, если ночью он прыгнет на тебя. А вот и Мэри!
Мэри, высокая, гладко причесанная, в строгом тайере, честно посмотрела мне прямо в глаза и, как писалось в старинных романах, «крепко по-мужски пожала мне руку».
– Искренно рада! – сказала она глубоким контральто. – Три года не видались. Постарела ты, голубушка, изрядно.
– Мэри, – с негодованием остановила ее Оля. – Ну, что ты говоришь! Наоборот, – она такая дуся, она даже посвежела за эти годы.
Мэри сердито сдвинула брови.
– Прежде всего, – почему я «Мэри»? Почему, когда мы одни, ты зовешь меня «Марья», а как здесь посторонние, я немедленно превращаюсь в Мэри? И потом – почему не сказать правду близкому человеку? Зачем уверять, что она посвежела? Ведь за глаза ты про нее этого не скажешь? Она чудная, прелестная, я ее обожаю, но лгать ей в глаза не намерена, потому что слишком ее уважаю. Смотри, – вдруг переменила она тон обличительный на испуганный. – Смотри, твой проклятый кот прыгнул на буфет, он разобьет чашечки!
– Никогда! – с гордостью сказала Оля. – Эти коты необычайно ловкие. Они часто ходят по столу среди хрусталя и никогда ничего не заденут. Это ведь совершенно особая порода.
– А голубой сервиз? – сказала Мэри. – А китайская ваза? А лампа, чудная фарфоровая лампа? А хрустальный бокал для цветов?
– Ну, так что ж? – холодно отвечала Оля. – Они переколотили все хрупкое, теперь уже не страшно.
– Ага! – торжествовала Мэри. – Сама признаешь, что...
– Ну, однако, идем завтракать, – прервала ее Оля.
Толстые коты ходили между приборами, обнюхивали хлеб, тарелки.
– Милочки мои! – умилялась хозяйка. – Ну, разве не прелесть? Тютики мои чудесные!
А Мэри говорила мне вполголоса:
– Со мною она никогда так не нежничает, а ведь я ей родная сестра! А что бы она сказала, если бы я вот так влезла бы на стол, когда вы завтракаете, тыкалась бы носом в тарелки и возила бы хвостом по горчице?
– Ну, как ты можешь себя сравнивать?..
– Конечно, могу. И это сравнение, конечно, не в пользу твоего паршивого кота. Я человек, царь природы.
– Ну, перестань, пожалуйста!
Мэри сделала нетерпеливое движение, и вилка со звоном упала на пол. Коты вздрогнули, в одно мгновение спрыгнули на пол и, подталкивая друг друга, бросились вон из комнаты.
– Ах, какая ты неосторожная! Разве можно их так пугать.
– А ведь ты всегда уверяешь, что они чрезвычайно храбрые и бросаются на буйволов.
Оля покраснела.
– Знаешь, милочка, – обратилась она ко мне и этим подчеркивая, что совершенно не интересуется замечанием Мэри. – Знаешь, эти коты удивительные охотники. Их в Сиаме дрессируют на слонов, на тигров. Недавно к нам в окно залетела птичка. И вот в одно мгновение Франц подпрыгнул и поймал ее в воздухе. И потом, как дикарь, плясал со своей добычей. Он держал ее высоко в передних лапах и плясал, плясал. Потом живо подбросил ее, подхватил и мгновенно сожрал всю целиком, с клювом, с перьями.
– Низость, – отрубила Мэри. – Гнусные инстинкты. Собаки никогда...
Жизнь вошла в свою колею.
Уехала Мэри, взяв с меня слово погостить у нее.
Оли часто не было дома. Я оставалась одна в большой тихой квартире. Одна с двумя котами.
Один из них – тот, который плясал танец победителей с мертвой птичкой в лапах, – не обращал на меня ни малейшего внимания и даже подчеркивал, что я для него не существую. Он нарочно ложился на пороге, когда видел, что я иду из комнаты, шагал через меня, если ему так было удобнее пробраться в угол дивана. Когда я писала, он садился прямо на бумагу, причем, для пущего презрения, спиной ко мне. Сдвинуть его, тяжелого и толстого, было трудно, и я писала письма вокруг его хвоста.
Иногда неслышным диким прыжком он отделялся от пола и взлетал под самый потолок на кафельную печку и там, подняв хвост дугой, вертелся, как тигр на скале.
Но главное его занятие, наиболее выражающее презрение ко мне, заключалось именно в том, чтобы не давать мне проходу. Здесь он даже шел на известный риск, потому что сплошь и рядом впотьмах я наступала ему на лапу, и он с визгом бежал на меня жаловаться хозяйке. Но системы своей он не бросал. Может быть, надеялся, что в конце концов удастся свалить меня на пол?
Второй кот, Николай, он же Яков – вел себя иначе. Этот садился передо мной на стол и глазел на меня, как говорится, во все глаза. Глаза у него были огромные, бледно-голубые, с большими черными зрачками. Смотрели они неподвижно, не мигая, были почти белые и оттого казалось, что смотрит кот в ужасе.
Так смотрел он на меня полчаса, час. И ничего ему не делалось. Спешить, очевидно, было некуда. Сидит и смотрит.
Как-то утром просыпаюсь оттого, что кто-то дотронулся до моих колен. Кот! Кот Николай.
Он медленно, мягко переставляя лапы, насторожившись, словно прислушиваясь, шел к моему лицу. Я прищурила глаза. Он вытянул морду, подул мне носом на брови, на ресницы, на рот. Щекотно, смешно. Я открыла глаза. Он отодвинулся, прилег и зажмурился. Спит. Я тоже зажмурилась, будто сплю, и исподтишка через ресницы наблюдаю. Кот спит. Однако вижу, один глазок чуть-чуть поблескивает щелкой. Подлец подсматривает! Какое нечестное животное! Собака никогда бы... Положим, я сама тоже зажмурилась и подсматриваю. Но ведь я человек, царь природы, я произвожу наблюдения над животным. Одним словом, мало ли что.
Кот поднялся, подул мне прямо в нос, вытянул лапу и, втянув поглубже когти, вдруг потрепал меня по подбородку. Потрепал снисходительно, свысока и очень оскорбительно, как какой-нибудь старый жуир понравившуюся ему горничную. Я открыла глаза.
– Сейчас же уходите отсюда вон, – громко приказала я. – Нахал!
Я произнесла эти слова совершенно спокойно, без всякой угрозы. Но эффект получился потрясающий. Кот выпучил глаза, вскинул лапы, мелькнул в воздухе вздернутый хвост, и все исчезло. Кот удрал.
Искали кота три дня, дали знать в полицию – кот исчез. Хозяйка была в отчаянии. Я помалкивала.
На четвертый день, выходя из дому, увидела я своего оскорбителя. Он сидел на заборе, отделяющем наш садик от соседнего. Сидел спиной ко мне.
– Ага, – сказала я насмешливо. – Так вот вы где!
Кот нервно обернулся, испуганно выкатил глаза, и тут произошло нечто позорное, нечто неслыханно-позорное, не только для сиамца, красы королевской гвардии, но и вообще для каждого существа котячьей породы. Кот свалился! Потерял равновесие и свалился по ту сторону забора. Треск сучьев, скрип досок. Все стихло.
Кот свалился!
Так кончился наш роман.
Вечером я уехала.