понедельник, 28 февраля 2011 г.

Настроение.

            Левый марш
Разворачивайтесь в марше!
Словесной не место кляузе.
Тише, ораторы!
Ваше
слово,
товарищ маузер.
Довольно жить законом,
данным Адамом и Евой.
Клячу историю загоним.
Левой!
Левой!
Левой!
 
Эй, синеблузые!
Рейте!
За океаны!
Или
у броненосцев на рейде
ступлены острые кили?!
Пусть,
оскалясь короной,
вздымает британский лев вой.
Коммуне не быть покоренной.
Левой!
Левой!
Левой!
 
Там
за горами горя
солнечный край непочатый.
За голод,
за мора море
шаг миллионный печатай!
Пусть бандой окружат нанятой,
стальной изливаются леевой, —
России не быть под Антантой.
Левой!
Левой!
Левой!
 
Глаз ли померкнет орлий?
В старое ль станем пялиться?
Крепи
у мира на горле
пролетариата пальцы!
Грудью вперед бравой!
Флагами небо оклеивай!
Кто там шагает правой?
Левой!
Левой!
Левой! 
 
        1918 г., Вл. Маяковский

Разгадывая головоломку.

Как приятно читать "Алмазный мой венец" В. Катаева и угадывать в героях реальные лица. Ощущения - будто в детстве решаешь ребус. Командор - как точно и как на него похоже!

пятница, 25 февраля 2011 г.

Кошачье настроение продолжается.

Анна Ахматова "Мурка"


Мурка, не гляди, там сыч
На подушке вышит.
Мурка, серый, не мурлычь,
Бабушка услышит.

Няня, не горит свеча
И скребутся мыши.
Я боюсь того сыча.
Для чего он вышит?


 Саша Чёрный "Про кота"

Раньше всех проснулся кот,
поднял рыжий хвост столбом,
Спинку выпятил горбом
И во весь кошачий рот
Как зевнет!

"Мур! Умыться бы не грех..."
Вместо мыла - язычок,
кот свернулся на бочок
И давай лизать свой мех!
Просто смех!

А умывшись, в кухню - шмыг;
скажет "здравствуйте" метле
И пошарит на столе:
Где вчерашний жирный сиг?
Съел бы вмиг!

Hасмотрелся да во двор -
Зашипел на индюка,
пролетел вдоль чердака,
И, разрыв в помойке сор, -
Hа забор!..

В доме встали, кот к окну:
"Мур! Hа ветке шесть ворон!"-
Хвост забился, когти вон.
Смотрит кот наш в вышину -
Hа сосну.

Убежал, разинув рот...
Только к вечеру домой,
Весь в царапках, злой, хромой.
Долго точит когти кот
О комод...

Hочь. кот тронет лапкой дверь,
проберется в коридор
и сидит в углу, как вор.
Тише, мыши! Здесь теперь
страшный зверь!

Hет мышей. Кот сел на стул
И зевает: "Где б прилечь?"
Тихо прыгнул он на печь,
Затянул "мурлы", вздохнул
И заснул.

Валентин Катаев "Кошка и слон"

Кошке снился страшный сон,
Будто кошку слопал слон,
И она принуждена
Жить в животике слона.

Hу, попала я впросак!
Hет мышей и полный мрак.
Ведь без окон сделан слон.
Хорошо, что это сон!

Юнна Мориц "Малиновая кошка"

У Марфы на кухне
Стояло лукошко,
В котором дремала
домашняя кошка.
Лукошко стояло,
А кошка дремала,
Дремала на дне,
Улабаясь во сне.

Марфута спросонок
Пошла к леснику
С лукошком,
Где кошка спала на боку.
Марфута не знала,
Что кошка в лукошке
Дремала на дне,
Улыбаясь во сне...

Лесник, насыпая
Малину в лукошко,
С болтливой Марфутой
Отвлёкся немножко.
Лесник не заметил,
Что кошка в лукошке
Дремала на дне,
Улыбаясь во сне...

А кошка проснулась
И выгнула спину,
И пробовать стала
Лесную малину.
Никто не заметил,
Что кошка в лукошке
Хихикает тихо
И чмокает лихо!

Лесник
Сковородку с грибами приносит,
Марфуту любезно
Позавтракать просит.
Над ними хихикает
Кошка в лукошке -
В своё удовольствие
Ест продовольствие!

Марфута наелась
Маслятами на год,
А кошка малиновой стала от ягод.
Малиновый зверь
На малиновых лапах,-
Какой благородный
Малиновый запах!

Подходит Марфута
И видит в лукошке
Улыбку усатой
Малиновой кошки.
-Таких не бывает!-
Марфута сказала.
-Такие бывают!-
Ей кошка сказала
И гордо
Малиновый бант завязала! 

Тэффи

Белолапка - серокошка
Раз уселась на окошко,
А по улице идет
Очень важный тигрокот.
Скок! И сразу хвать в охапку,
Серокошку - белолапку,
Под себя ее подмял,
Тигрокот, ну и нахал!

четверг, 24 февраля 2011 г.

вторник, 22 февраля 2011 г.

Мысли вслух.

Интересно, если бы интернет и дуроящик были реальностью уже в начале 20 века - узнали бы мы "Двенадцать" Блока, "Чёрного человека" Есенина, "Белую гвардию" Булгакова и др., и вообще - была бы революция? Ведь можно как угодно относиться к творчеству писателей и поэтов, принимать или не принимать политическую ситуацию того времени - одного мы не можем отрицать: те люди больше читали, а следовательно больше думали. Они ходили в театры, музеи, слушали музыку, обсуждали увиденное и прочитанное, а не просто, лёжа на диване, бездумно переключали каналы. Теперь стоит нажать на заветный значок лисички - и перед тобой и стихи, и сам поэт, и даже все постановки его пьес в театрах за последние 50 лет, а если повезёт - то и за все 80! Но как это скучно и... отнюдь не романтично. А как бы хотелось очутиться в 1920 году на диспуте между Есениным и Маяковским в Политехническом музее!
Когда же мы перестали читать? Ведь ещё полвека назад мы были самой читающей страной. Хотя, наверное, это неизбежные следствия технического прогресса, поэтому у нас, к сожалению, не будет ни бронзового, ни даже железного века русской литературы. Грустно!
З.Ы.: Хотя, подозреваю, дражайший, Лев Давидович, человек и оратор :) (не исключаю, что пароход в его честь тоже называли :)), от интернета бы не отказался!

пятница, 18 февраля 2011 г.

"Вальс одиночества".

 Вообще -то мне не очень близка лирика Ахматовой, но ЭТИ стихи и мелодия очень тронули.

четверг, 17 февраля 2011 г.

Перечитывая "Пиковую даму".

"7 апреля 1834 года, вскоре после выхода в свет повести "Пиковая дама", Пушкин записывает в своём дневнике: "Моя "Пиковая дама" в большой моде. Игроки понтируют на тройку, семёрку и туза. При дворе нашли сходство между старой графиней и кн. Натальей Петровной и, кажется, не сердятся."
 Это многозначительное "и, кажется, не сердятся" говорит само за себя. А ведь могли и рассердиться! Фрейлина и статс-дама при дворе пяти русских императоров, кавалерственная  княгиня Наталья Петровна Голицына, отличавшаяся умом и крутым нравом, олицетворяла преемственность и незыблемость царской власти. К ней являлись, как к высокому начальству, и юнкер, и важный генерал. Прежде чем вывезти в свет девицу, её показывали Наталье Петровне Голицыной. В дома княгини на Малой Морской появлялись иной раз и члены царской семьи. Сын - московский генерал-губернатор князь Дмитрий Владимирович Голицын вытягивался перед грозной матушкой, как перед государем. Суровый нрав Голицына унаследовала от своего деда Ушакова, начальника тайной сыскной канцелярии при Анне Иоанновне, известного истязателя и палача. Отцом княгини был видный дипломат граф П. Г. Чернышёв. Её подобострастно воспевали современники: "Повелевай ты нашими судьбами, мы все твои, тобою мы живём".
 Близкий друг Пушкина Павел Воинович Нащокин отмечал, что в образе старой графини из повести "Пиковая дама" нашли воплощение черты ещё одной великосветской дамы, фрейлины и дальней родственницы жены Пушкина Натальи Кирилловны Загряжской, урождённой графин Разумовской. К моменту создания повести ей было восемьдесят семь лет, как и старой графине. Пушкин любил подолгу беседовать с Натальей Кирилловной, узнавая многие любопытные подробности из эпохи Екатерины II и Павла I.
 И всё же  у пушкинской графини больше сходства с Н. П. Голицыной, чем с Н. К. Загряжской. Дневниковая запись Пушкина подтверждает это. Чёрствость, эгоизм, властность, присущие и старой графине и Голицыной, не были характерны для Загряжской.
 Разумеется, в облике литературного героя чаще всего отражаются черты характера и биографии не одного, а нескольких реальных людей. Персонажи книг, как правило - собирательный образ. Не всё совпадает в биографиях молодой Голицыной и графини из пушкинской повести. Конечно, подробности петербургской жизни жизни княгини Голицыной были известны Пушкину гораздо лучше, чем годы её молодости, проведённые за границей. Впервые Пушкин увидел Голицыну в её подмосковном имении Большие Вязёмы. Будущему поэту ещё не было и десяти лет. Наталье Петровне шёл седьмой десяток. В отличие от графини из повести "Пиковая дама", княгиня в молодости не отличалась особой красотой. К старости же она стала весьма непривлекательной. За глаза её называли "усатой княгиней". Впрочем, сохранившиеся портреты работы французских мастеров говорят о другом. Видимо, художники льстили влиятельной фрейлине.
 В литературе нет свидетельств личного знакомства Пушкина с Голицыной, но кто в Петербурге не знал княгиню и её дом на Малой Морской?
 Дом №10 по малой Морской. На фронтоне остатки лепки герба. При Голицыной дом был менее нарядным. Отсутствовал балкон над входом, иным был рисунок окон в центре фасада. Но в основном и внешний, и внутренний облик дома сохранился.
  Просторный вестибюль. Парадная мраморная лестница ведёт к камину на площадке. Над ним высокое полуциркульное зеркало, а в нём небольшие круглые часы. Полустёршиеся римские цифры на циферблате. внизу подпись: "Leroy Paris". Интересно, что Германну, когда он шёл по дому Пиковой дамы, повстречались столовые часы работы "славного Leroy".
 Но часы - не единственная нить, протянувшаяся от этого дома, где жил в 1830-х годах Н. П. Голицына, к тому особняку, что изображён в "Пиковой даме". Записка Лизы служила Германну путеводителем: "Ступайте прямо на лестницу... Из передней ступайте налево, идите всё прямо до графининой спальни. В спальне за ширмами увидите две маленькие двери: справа в кабинет, куда графиня никогда не входит, слева в коридор, и тут же узенькая витая лестница: она ведёт в мою комнату".
 На втором этаже дома, как раз над вестибюлем - приёмный зал, где сегодня расположилась одна из городских поликлиник. Раньше этот зал соединялся с другой анфиладой, что шла вдоль Малой Морской. Из приёмного зала можно было пройти вслед за Германном к сохранившейся угловой комнате. Сегодня из-за перепланировки внутренних покоев дома Голицыной так пройти невозможно. Мы сможем войти в бывшую опочивальню через узкий коридор, минуя внутреннюю винтовую лестницу. Два окна выходят на Гороховую, три - на Малую Морскую улицу. Камин из белого мрамора у наружной стены. Глубокий и широкий альков во внутренней стене подсказывает место, где стояла кровать. Слева и справа от алькова две маленькие двери. Та, что правее алькова, ведёт в небольшую комнату, по-видимому служившую кабинетом. Та, что левее алькова, связывает бывшую опочивальню с узким коридором, через который мы проникли сюда. И ещё одна высокая двустворчатая с лепным орнаментом дверь закрыта.
 Удивительное сходство. Альков, две маленькие двери, узкий коридор, внутренняя винтовая лестница (в повести она называется витой), наконец, анфиладная дверь. Всё говорит за то, что перед нами спальня старой графини, куда проникает Германн. В чём же секрет такого сходства? Может быть, Пушкин бывал в доме Голицыной? Допустим, что бывал, но мог ли оказаться в спальне старой княгини? Сюда могли войти лишь прислуга или близкие родственники.
 За несколько месяцев до создания "Пиковой дамы" Пушкин жил совсем близко от дома Голицыной. Его квартира находилась в доме Жадимировского на углу Большой Морской и Гороховой. Поэт не раз проходил мимо дома княгини и той полицейской будки, что стояла на углу Малой Морской и гороховой. Не к это ли будке приблизится вскоре пушкинский Германн?
 "... очутился он в одной из главных улиц Петербурга, перед домом старой архитектуры. Улица была заставлена экипажами, кареты одна за другою катились к освещённому подъезду. Из карет поминутно вытягивались то стройная нога молодой красавицы, то гремучая ботфорта, то полосатый чулок и дипломатический башмак. Шубы и плащи мелькали мимо швейцара. Германн остановился.
 - Чей это дом? - спросил он у углового будочника.
 - Графини ***, - отвечал будочник."
 Морские улицы, располагались в центре аристократического Петербурга. Дом княгини Голицыной был выстроен во второй половине XVIII столетия и сочетал черты барокко и зарождавшегося классицизма. На старинной гравюре, изображающей дом Галицыной, видно крыльцо со стороны Гороховой. Напомним, что ГерманнГерманн остановился перед нею, долго смотрел на неё, как бы желая удостовериться в ужасной истине; наконец вошёл в кабинет, ощупал за обоями дверь и стал сходить по тёмной лестнице, волнуемый странными чувствованиями... Под лестницею Германн нашёл дверь, которую отпер тем же ключом, и очутился в сквозном коридоре, выведшем его на улицу."
 Потайной лестницы в доме на Малой Морской нет. Возможно, что она была и не сохранилась. Однако под "кабинетом"  - маленькой комнатой, что правее алькова, находится наружная дверь, связанная сквозным коридором с помещениями на первом этаже. Эта дверь выводит на Гороховую. Вот такой дверью и мог воспользоваться Германн, покидая дом Пиковой дамы, так и не узнав тайну трёх карт.
 История с тремя картами взята из жизни. Внук Голицыной Сергей Григорьевич Голицын (по прозвищу Фирс) был в приятельских отношениях с Пушкиным. Фирс любил поэзию, музыку, пробовал сочинять и то, и другое. Но, пожалуй, больше всего любил карты. Однажды после крупного проигрыша он пришёл просить денег у своей богатой бабки. Скупая Наталья Петровна вместо денег дала совет поставить на три карты и таким образом отыграться. Что это были за карты, неизвестно. Каково же было удивление Фирса, когда он, шутя поставив на три карты, названные Голицыной, неожиданно с лихвой вернул проигрыш. Эта история стала известна Пушкину. Однако учёные-пушкинисты подвергают сомнению тот факт, что Голицына была знакома со знаменитым авантюристом Сен-Жерменом и от него узнала загадку трёх карт. И всё же в известном смысле загадка есть... Тройка. Семёрка. Туз. Отчего именно эти карты? Прежде всего тройка. Она связывается в нашем представлении стремя заповедями Германна. Всю жизнь он ставил на три верных карты: расчёт, умеренность, трудолюбие.
 Если внимательно проследить за игрой Германна и его ставками, можно обнаружить и в них скрытые, на первый взгляд, тройку и семёрку. Но прежде несколько слов о правилах игры в банк (штосс, фараон).
 В эпиграфе к повести сказано:
                   А в ненастные дни
                   Собирались они
                   Часто;
                   Гнули - бог их прости! -
                   От пятидесяти
                   На сто.....
 Правила игры были выгодны банкомёту и толкали его противника-понтёра в случае выигрыша на удвоение ставки ("от пятидесяти на сто"). Иногда дело могло дойти до шестнадцатикратного увеличения первоначальной суммы - так называемая игра "на пароли".
 Допустим, понтёру улыбнулось счастье, как она первоначально улыбнулось Германну. Тогда он мог к первоначальной ставке присоединить выигрыш и эту двойную ставку положить на банк. В случае выигрыша понтёр учетверял первоначальный капитал, а следующим выигрышем мог увеличить его в восемь раз. Вот такую игру вёл Германн, уверенный в своём успехе.
 Первоначальная ставка Германна - 47 тысяч рублей. Первый выигрыш приносит ему ещё 47 тысяч. На второй день Германн ставит на зелёное сукно игорного стола уже 94 тысячи. Выигрыш на семёрку даёт ему ещё 94 тысячи. Впереди последняя, третья ставка. Она обещает Германну 376 тысяч. Во всех этих расчётах можно обнаружить тройку и семёрку. Дело в том, что в результате второго выигрыша пушкинский герой получает утроенный первоначальный капитал, а в результате должен был прибавить к первоначальной ставке ещё семь таких же. Не случайно все помыслы Германна сводятся к желанию утроить, усемерить своё состояние. Вот и отыскались две первые карты в этом наборе. Кстати, Пушкин на полях черновиков повести "Пиковая дама" проделал все эти расчёты. Они имели для автора принципиальное значение.
 Итак, предстоял третий вечер. Ведь по завещанию старой графини Германн должен был играть одну "талью" (игру) в день. Впрочем, лучше вспомнить повесть:
 "Германн стоял у стола, готовясь один понтировать противу бледного, но всё улыбающегося Чекалинского. Каждый распечатал колоду карт. Чекалинский стасовал. Германн снял и поставил свою карту, покрыв её кипой банковских билетов. Это похоже было на поединок. Глубокое молчание царствовало кругом. Чекалинский стал метать, руки его тряслись. Направо легла дама, налево туз.
 - Туз выиграл! - сказал Германн и открыл свою карту.
 - Дама ваша убита, - сказал ласково Чекалинский.
 Германн вздрогнул: в самом деле, вместо туза у него стояла пиковая дама. Он не верил своим глазам, не понимая, как мог он обдёрнуться. В эту минуту ему показалось, что пиковая дама прищурилась и усмехнулась. Необыкновенное сходство поразило его... "
 Да, его дама убита. Он променял Лизу на карты. Он и не собирался выполнять условие, поставленное ему старухой: жениться на её бедной воспитаннице. Он всё поставил на карту. И не стал Тузом.
 Тройка и семёрка - излюбленные цифры в русских народных сказаниях. немало пословиц и поговорок, в которых фигурируют эти цифры. И не случайно в сказках Пушкина, основанных на народных источниках, есть и три девицы под окном, и тридцать три богатыря, а в сказке о мёртвой царевне - семь богатырей.
 В повести "Пиковая дама" причудливо переплелись действительность и фантазия. Пушкин превосходно знал мир московских и петербургских картёжников. Многие годы его очень тяготил крупный карточный долг московскому профессиональному игроку В.С. Огонь-Догановскому, отдельные черты которого, видимо, Пушкин придал Чекалинскому. Наталья Петровна Голицына до глубокой старости любила раскладывать пасьянс. Для неё были специально изготовлены карты крупного размера. В молодости она жила подолгу во Франции с отцом, графом П. Г. Чернышёвым, о чём пишет в своих записках. В них, помимо всего прочего, Голицына вспоминает распространённые в XVIII столетии карточные игры - фараон, красное и чёрное, крепс.
 Скончалась Наталья Петровна на 98-м году жизни и была похоронена в её родовой усыпальнице князей Голицыных в Донском монастыре. Её сын Дмитрий Владимирович Голицын повелел начертать на надгробной плите под гербами князей Голицыных и графов Чернышёвых : "Под сим знаком погребено тело супруги бригадира статс-княгини Наталии Петровны Голицыной, урождённой Чернышёвой, скончавшейся в 1837 - декабря 20 дня в 11 часов пополудни на 98 году от рождения, родилась января 17 дня 1739-го..."
 В большинстве источников ошибочно указывается год рождения Н. П. Голицыной - 1741. Почти на год пережила она обессмертившего её Пушкина. После смерти княгини её дом на Малой Морской был приобретён казной. В нём поселился военный министр А. И. Чернышёв. Генерал-адъютант  Чернышёв расположение Николая I снискал после восстания декабристов. Назначенный членом Чрезвычайной следственной комиссии, он проявил особое усердие, допрашивая арестованных декабристов.
 В 1852 году в день двадцатипятилетнего пребывания Чернышёва на посту военного министра император подарил ему особняк Голицыной в вечное и потомственное владение. На фронтоне дома появился герб князей Чернышёвых. Видимо, при новом владельце и был частично перестроен дом на Малой Морской, но опочивальня и соседние с ней помещения остались в прежнем виде.
 С домом Пиковой дамы связаны легенды. одна из них почему-то относит его к Литейному проспекту. Однако ни Н. П. Голицына, ни Н. К. Загряжская на этом проспекте не проживали. Автор известной книги "Портреты заговорили" Н. А. Раевский пытался отыскать следы Германна в доме Салтыковой на Дворцовой набережной, 4. Здесь в пушкинское время находилось австрийское посольство и здесь же был хорошо знакомый петербургскому свету салон Д. Ф. Фикельмон, жены австрийского посланника. По рассказу П. В. Нащокина, записанному П. И. Бертеневым, Пушкину однажды пришлось покинуть опочивальню одной довольно знатной дамы, воспользовавшись потайной лестницей. Кто была та дама? Об этом история умалчивает. Раевский полагает, что этот эпизод из жизни Пушкина произошёл  в доме на Дворцовой набережной, и, вспомнив его, поэт решил вывести своего Германна из дома старой графини по потайной лестнице. В этой версии всё зыбко. Во-первых, ни Д. Ф. Фикельмон, ни её мать - Е. М. Хитрово, жившая в том же доме, естественно, не могли оказаться в роли прототипов старой графини. К тому же дом австрийского посольства стоял на набережной, а не "на одной из главных улиц Петербурга".
 Сохранившаяся до наших дней спальня Д. Ф. Фикельмон тоже имеет три двери, но в остальном она не столь похожа на спальню старой графини, как та княжеская опочивальня в доме на Малой Морской.
 Очевидно, Пушкин знал примерное расположение опочивальни в доме Голицыной. Но, скорее всего, он набросал наиболее характерную планировку спален в старых барских домах Петербурга. И этот набросок оказался удивительно верным для дома Голицыной. Тем самым дом №10 на Малой Морской приобретает для нас ценность своеобразного памятника истории и культуры.
 ... Во время блокады Ленинграда в этом доме находился госпиталь. Бывшая княжеская опочивальня служила спальней для медперсонала. Центральное отопление не работало. Топили буржуйку и печь, что стояла в углу "кабинета". При на лёте фашистской авиации исхудавшие сёстры и нянечки перетаскивали раненых и больных в бомбоубежище. Одна из бомб попала в дом, но не разорвалась, застряв в перекрытии.
 Напротив дома Пиковой дамы высокое тёмное здание. На нём  мемориальная доска. В доме №13 по Малой Морской прошли последние дни жизни Петра Ильича Чайковского. Окна квартиры, где жили братья Модест и Пётр Чайковские, смотрели на дом Пиковой дамы. Оперу "Пиковая дама" композитор создавал в далёкой Флоренции.
 Перекрёсток Малой Морской и Гороховой - скрещение судеб, жизни и литературы, правды и вымысла. Скрещение слова и звука.
 Если возможно мысленно перенести художественную ткань повести на реальную петербургскую топографию, то от дома Пиковой дамы до игорного дома, где понтировал Германн, всего пять минут ходьбы. В. С. Огонь-Догановский в 1831 году, приехав из Москвы в Петербург, снял квартиру в доме №13 по Невскому проспекту, на углу Большой Морской. Здесь собирались столичные картёжники, и зоркий, хищный глаз Огонь-Догановского не выпускал из поля зрения ни карт, ни игроков.
 Крутолобый мостик над Зимней канавкой. Назван он Эрмитажным из-за близости Эрмитажа. Иногда этот мостик зовут Лизиным. Но это уже взято не из повести, в из оперы "Пиковая дама". Мостик словно сошёл с декорации последнего акта оперы. В пушкинской повести Лизавета Ивановна благополучно выходит замуж за добропорядочного молодого человека, сына бывшего управителя старой графини. Германн же оказывается в Обуховской больнице, в 17-м номере.

 Старая Обуховская больница у Обухова моста на набережной реки Фонтанки была общедоступной. Иногда её называли простонародной. Открылась больница в 1780 году. Несколько деревянных домов вмещали шестьдесят коек. Вскоре началось строительство большого каменного здания по проекту Д. Кваренги.
 В это й же больнице закончил свой жизненный путь ещё один персонаж - лесковский Левша. На месте старой петербургской больницы находится здание клиники Военно-медицинской академии.
 ... Мокрый снег хлопьями падает на мостовую. Раскачиваются на ветру уличные фонари. По Малой Морской проносятся легковые машины. Троллейбус неторопливо переваливает через перекрёсток. К вечеру гаснут огни в трёхэтажном доме с фронтоном. Дом становится немного угрюмым и таинственным. Вот в такую же погоду стоял перед домом графини Германн, с нетерпением поджидая условного часа. Кажется, сейчас к этому старинному зданию подкатит карета. Слуги вынесут из подъезда нарумяненную и напудренную немощную графиню, как не раз они выносили бережно завёрнутую в шубу княгиню Наталью Петровну. И через несколько минут Германн решительно шагнёт к парадному входу. С запиской Лизы в руке он поднимется по широкой мраморной лестнице. Стрелки круглых каминных часов "Leroy Paris" вздрогнут на половине двенадцатого и начнут отсчитывать время действия пушкинской повести."
          из книги  Ю. Раков "Петербург - город литературных героев"

понедельник, 14 февраля 2011 г.

Настроение.

пятница, 11 февраля 2011 г.

"Дневные звёзды". (продолжая чтение)

 "У нас в Ленинграде перед самой войной должна была пойти музыкальная кинокомедия ("Антон Иванович сердится"), и поэтому почти на каждом фонарном столбу прикреплена была довольно крупная фанерная доска, на которой большими цветастыми буквами было написано: "Антон Иванович сердится". Больше ничего не было написано. Кинокомедию мы посмотреть не успели, не успели снять в первые дни войны и эти афиши. Так они и остались - под потухшими фонарями - до конца блокады.
 И тот, кто шёл по Невскому, сколько бы раз не поднимал глаза, всегда видел эти афиши, которые, по мере того как развёртывалась война, штурм, блокада и бедствия города, превращались в некое предупреждение, напоминание, громкий упрёк: "А ведь Антон Иванович сердится!" И в представлении нашем невольно возник какой-то реальный живой человек, очень добрый, не всё понимающий, ужасно желающий людям счастья и по-доброму, с болью, сердившийся на людей за все те ненужные, нелепые и страшные страдания, которым они себя зачем-то подвергали.
 Под фонарные столбы после обстрелов подтаскивали изуродованные труппы горожан. Дистрофики обнимали фонарные столбы, пытаясь устоять на ногах, и медленно опускались к их подножию, чтобы больше не встать... Антон Иванович сердился. Ах, как он сердился, печально сердился на всё это! И так совестно становилось перед Антоном Ивановичем - ч е л о в е к о м. Хотелось сказать за себя и за всех людей земли: "Антон Иванович, дорогой, добрый Антон Иванович, не сердитесь на нас! Мы не очень виноваты. Мы всё-таки хорошие. Мы как-нибудь придём в себя. Мы исправим это безобразие. Мы будем жить по-человечески."
 Но в тот день я не обратилась к Антону Ивановичу с этой безмолвной тирадой или мольбой. Мне и он был душевно не под силу. Даже перед ним я не могла оправдываться. Да и вообще мне было не до него, и ни о чём не могла я думать, сосредоточившись на том, чтобы аккуратно переставлять ноги, двигаясь от столба к столбу.
 А Антон Иванович сердился и становился всё грустнее, всё грустнее...
 Вот дошла до Московского вокзала. Поглядела на часы: стоят.
 Вступила на Старо-Невский. Там снова от столба к столбу. А слева от Московского - до самой Александро-Невской лавры - цепь обледеневших, засыпанных снегом, тоже мёртвых - как люди мёртвых - троллейбусов. Друг за другом, вереницей, несколько десятков. Стоят. И у Лавры на путях цепь трамваев с выбитыми стёклами, с сугробами на скамейках. Тоже стоят. Наверно, всегда теперь так будут стоять. Невозможно представить, чтобы все это когда-нибудь двинулось, зазвенело, зашелестело по асфальту. Неужели мы в этом когда-то ездили? Странно! Я шла мимо умерших трамваев и троллейбусов в каком-то другом столетии, в другой жизни. Жила ли я на сто лет раньше сегодняшнего дня или на сто лет позже - я не знала. Мне было всё равно..."
   О. Берггольц.

четверг, 10 февраля 2011 г.

Дата.

10 февраля 1890 года родился Борис Пастернак. Замечательный повод вспомнить моё любимое стихотворение.

     Единственные дни.
На протяженьи многих зим
Я помню дни солнцеворота,
И каждый был неповторим
И повторялся вновь без счета.

И целая их череда
Составилась мало-помалу
Тех дней единственных, когда
Нам кажется, что время стало.

Я помню их наперечет:
Зима подходит к середине,
Дороги мокнут, с крыш течет
И солнце греется на льдине.

И любящие, как во сне,
Друг к другу тянутся поспешней,
И на деревьях в вышине
Потеют от тепла скворешни.

И полусонным стрелкам лень
Bорочаться на циферблате,
И дольше века длится день
И не кончается объятье.
  1959 г.

среда, 9 февраля 2011 г.

Читаю Ольгу Берггольц.

 "И каждый вечер, столбом став перед иконкой, окаменев, выпучив глаза, Авдотья молилась изображению старика, спокойно кормящего медведя, изображению горестной избушки - сияющему своему за тремя ночами, далёкому Гужову. Сидя на корточках у плиты, мы с уважением следили за её широкой юбкой, за тощей косичкой меж голых мужественных лопаток, за большой красной рукой, кладущей медленные кресты. Мы напряжённо вслушивались в её цокающий шёпот, и я услыхала однажды:
 - Святы божи, святы крепки, святы бессмертны, помилуй мя.
 Воображение перевело подслушанную молитву иначе - она была таинственна и прекрасна: "Цветы божьи, цветы крепкие, цветы бессмертные, помилуйте нас."
 И тотчас же, легко и отрадно, мы поверили, что у бога в раю растут цветы - огромные, с дерево, неувядающие, крепкие и добрые; они светятся, как фонарики, и сделают всё, что у них попросишь. И мы верили в божьи цветы, в их дивную силу, спокойно и радостно и с особым доверием просили:
 - Цветы божьи, цветы крепкие, цветы бессмертные, помилуйте нас!
 Я скрывала эту молитву от взрослых, инстинктивно чувствуя, что они запретят её, что они, молясь скучным, темноликим иконам своим, не поверят в весёлые и добрые святые цветы.
 И вот прошло много-много лет - была революция, была гражданская война, мы почти три года жили в Угличе, потом вернулись в Петроград... потом через девять лет всего я навсегда ушла из отчего дома, из-за Невской заставы, и была уже комсомолкой и даже кандидатом партии, и давным-давно не верила в бога, и совсем позабыла про его всемогущие цветы, - когда увидела их воочию, живыми! Это было в то лето, когда я первый раз в жизни поехала на юг, к морю, и до отхода автобуса в Гагры бродила одна в сочинском дендрарии. казалось, сердце уже не в силах вместить восторженного изумления перед впервые увиденной красотой юга, казалось, оно до отказа полно только вчера открытым морем, морем, морем - его трепещущим, влажным, безграничным серебром. Но вот я повернула в аллею с какими-то высокими тёмно-зелёными деревьями, полную неподвижного, неведомо-балгоуханного сумрака, и - обмерла: на ветвях этих деревьев, среди крупных тёмных листьев, светясь, как фонарики, недвижно сидели огромные цветы, такие крепкие, такие на вид бессмертные, такие спокойно-прекрасные, то сама собой внезапно вспомнилась мечта-молитва раннего детства. И я засмеялась, - господи, да ведь я же в раю! И в весёлом счастье я прошептала, не молясь и не кощунствуя: "Цветы божьи, цветы крепкие, цветы бессмертные, помилуйте нас" - как давным давно, за Невской заставой..."

вторник, 8 февраля 2011 г.

Печальная дата.

8 февраля 1837 года состоялась дуэль Пушкина и Дантеса на Чёрной речке.  Спусть два дня А.С. Пушкин умер.
Дантес же был легко ранен в руку. Условия дуэли, по настоянию Пушкина, были смертельными и не оставляли шанса уцелеть обоим противникам: барьер отделял врагов едва на десять шагов, стрелять разрешалось с любого расстояния на пути к барьеру. Секундантом Пушкина был его лицейский товарищ подполковник К. К. Данзас, секундантом Дантеса — сотрудник французского посольства виконт д’Аршиак. Раненый Пушкин был повезён с места дуэли на санях извозчика; а у Комендантской дачи пересажен в карету, которую послал старший Геккерн. Ныне на месте дуэли, в сквере у пересечения Коломяжского проспекта и железнодорожной линии Сестрорецкого направления (район Чёрной речки), установлен памятный обелиск.


                      Смерть поэта.
Погиб поэт! — невольник чести —
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!..
Не вынесла душа поэта
Позора мелочных обид,
Восстал он против мнений света
Один как прежде... и убит!
Убит!.. к чему теперь рыданья,
Пустых похвал ненужный хор
И жалкий лепет оправданья?
Судьбы свершился приговор!
Не вы ль сперва так злобно гнали
Его свободный, смелый дар
И для потехи раздували
Чуть затаившийся пожар?
Что ж? веселитесь... — он мучений
Последних вынести не мог:
Угас, как светоч, дивный гений,
Увял торжественный венок.

Его убийца хладнокровно
Навел удар... спасенья нет.
Пустое сердце бьется ровно,
В руке не дрогнул пистолет.
И что за диво?.. издалека,
Подобный сотням беглецов,
На ловлю счастья и чинов
Заброшен к нам по воле рока;
Смеясь, он дерзко презирал
Земли чужой язык и нравы;
Не мог щадить он нашей славы;
Не мог понять в сей миг кровавый,
На что он руку поднимал!..

            И он убит — и взят могилой,
      Как тот певец, неведомый, но милый,
            Добыча ревности глухой,
      Воспетый им с такою чудной силой,
Сраженный, как и он, безжалостной рукой.

Зачем от мирных нег и дружбы простодушной
Вступил он в этот свет завистливый и душный
Для сердца вольного и пламенных страстей?
Зачем он руку дал клеветникам ничтожным,
Зачем поверил он словам и ласкам ложным,
      Он, с юных лет постигнувший людей?..

И прежний сняв венок, — они венец терновый,
Увитый лаврами, надели на него:
            Но иглы тайные сурово
            Язвили славное чело;
Отравлены его последние мгновенья
Коварным шепотом насмешливых невежд,
      И умер он — с напрасной жаждой мщенья,
С досадой тайною обманутых надежд.
            Замолкли звуки чудных песен,
            Не раздаваться им опять:
            Приют певца угрюм и тесен,
            И на устах его печать.

                  А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
      Таитесь вы под сению закона,
      Пред вами суд и правда — всё молчи!..
Но есть и божий суд, наперсники разврата!
            Есть грозный суд: он ждет;
            Он не доступен звону злата,
И мысли и дела он знает наперед.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
            Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей черной кровью
            Поэта праведную кровь!
               М. Ю. Лермонтов